Том 1. Рассказы 1898-1903 - Страница 220

220

…народ воздвиг два прекрасных памятника: Бьернсону и Ибсену, еще при жизни последних… — Бьёрнстьерне Бьёрнсон (1832–1910), Генрик Ибсен (1828–1906) — писатели-классики норвежской литературы, памятники которым при жизни поставлены в Христиании (ныне г. Осло). Андреев просил уточнить этот факт в письме И. А. Бунину летом 1902 г. (ЦГАЛИ, ф. 44, oп. I, ед. хр. 50, л. 10).

Покой-ной но-о-чи всем уста-а-вшим… — Стихотворение украинского писателя Б. Д. Гринченко в переводе Ив. Белоусова. См.: Белоусов И. А. Из песен о труде. Стихотворения. М., 1897 (Библиотека «Детского чтения»), с. 48.

«Родина» «Прости меня!» — Ассоциация со стихотворением Н. А. Некрасова «Неизвестному другу» (1867), завершающимся строками: «За каплю крови общую с народом // Мои вины, о родина! прости!».

Стена

Впервые — в газете «Курьер», 1901, 4 сентября, № 244.

М. Горький прочел «Стену» не сразу после ее опубликования. В письме Андрееву от 2…4 декабря 1901 г. он писал: «„Стена“, при всей ее туманности, внушает нечто большее» (ЛН, т. 72, с. 114). Андрееву очень хотелось включить «Стену» в дополненное издание его «Рассказов». 30 декабря 1901 г. Андреев просил Горького: «…и вот не знаю насчет „Стены“. Мне она, ей-богу, нравится. Пошлю ее тебе, будь другом, просмотри еще раз — и реши. Мне думается, что она довольно ясна, и читатель ее уразумеет» (там же, с. 126). Не дождавшись ответа на свое письмо, Андреев обратился к К. П. Пятницкому 19 января 1902 г.: «Завтра посылаю вам „Стену“. Алексей Максимович еще ничего определенного о ней не сказал, но пусть на всякий случай она будет у вас» (там же, с. 492).

Рассказ «Стена», как и следовало ожидать, произвел неоднозначное впечатление на читателей и критиков. Так, П. Ярцев в «Письмах о литературе» отмечал, что в «Стене» «чувствуется стремление к грандиозным образам, но нет теплоты вдохновения» и что «во всем проглядывает надуманность — притязательная и досадная» («Театр и искусство», 1903, № 40, 29 сентября, с. 726). Мих. Бессонов считал, что в «Стене» Андреев подражает М. Метерлинку («Волынь», 1902, 27 апреля, № 93). «Это не творчество, хотя бы декадентское, — уверял А. Скабичевский в статье „Литературные волки“, — а припадок какой-то психической болезни…» («Новости», 1902, 29 октября, № 298).

К Андрееву обращалось много читателей из молодежи с просьбой расшифровать символику «Стены». Широкое распространение в списках получило письмо Андреева участнице освободительного движения А. М. Питалевой, датированное 31 мая 1902 г.

...

«Вы, вероятно, удивитесь тому, что я, автор, не в состоянии дать точного толкования различных подробностей рассказа „Стена“ — но это так. Вполне определенными и строго ограниченными понятиями я не могу передать того, что представилось мне в виде образов живых и сложных, а потому не поддающихся регламентации.

Только в общих чертах, и притом с риском ошибиться, отвечу я на поставленный вами вопрос.

„Стена“ — это все то, что стоит на пути к новой совершенной и счастливой жизни. Это, как у нас в России и почти везде на Западе, политический и социальный гнет; это — несовершенство человеческой природы с ее болезнями, животными инстинктами, злобою, жадностью и пр.; это — вопросы о смысле бытия, о Боге, о жизни и смерти — „проклятые вопросы“.

Люди перед стеной — это человечество — в его исторической борьбе за правду, счастье и свободу, слившейся с борьбою за существование и узко личное благополучие. Отсюда то дружный революционный натиск на стену, то беспощадная, братоубийственная война друг с другом. Прокаженный — это воплощение горя, слабости и ничтожности и жестокой несправедливости жизни. В каждом из нас частица прокаженного.

Относительно голодного и повесившегося или повешенного я поясню примером. Много благородных людей погибло в Великую Революцию во имя свободы, равенства и братства, и на их костях воздвигла свой трон буржуазия. Те обездоленные, ради которых они проливали свою кровь, остались теми же обездоленными — тот умер за голодного, а голодному от него даже куска не осталось. Седая женщина, требующая от стены: отдай мне мое дитя — это мать любой из ваших подруг, или студента, сосланного в Сибирь, или покончивших с собой от тоски жизни, или спившихся — вообще так или иначе погибших в жестокой борьбе.

Смысл же всего рассказа в словах: „…Нас много, и жизнь наша тягостна. Устелем трупами землю; на трупы набросим новые трупы и так дойдем до вершины. И если останется только один, — он увидит новый мир“. Довольно верное и хорошее толкование дает „Стене“ Геккер („Одесские новости“, 1 мая). К его статье рекомендую вам обратиться. Очень буду рад, если мои объяснения удовлетворяют вас.

Леонид Андреев».

(«Звезда», 1925, № 2, с. 258.)

Объяснения Андреева не удовлетворяли читателей, порождали их новые вопросы к автору. «Для тех, кто чувствует стену, которую на каждом шагу строит действительность, мои объяснения не нужны, — заявил Андреев в газетном интервью. — А тем, кто стены не чувствует или беззаботно торгует падающими с нее камнями, мои объяснения не помогут» («Биржевые ведомости», 1902, 13 ноября, № 310).

Набат

Впервые — в газетах «Нижегородский листок», 1901, 24 ноября, № 322 и «Курьер», 1901, 24 ноября, № 325. Отдельным изданием рассказ вышел в Дешевой библиотеке т-ва «Знание», № 51 (СПб., 1906).

Сам автор был невысокого мнения об этом рассказе: «Напечатал на днях <…> маленькую ерундицу…» — известил он Горького 24 ноября 1901 г. (ЛН, т. 72, с. 110). «„Набат“ — великолепно! Очень великолепно», — живо откликнулся Горький в письме Андрееву из Олеиза (Крым) 1 декабря 1901 г. (там же, с. 114). «„Набат“ — отражение мною переживаемого», — лаконично написал Андреев М. Горькому 17 декабря 1901 г. (там же, с. 118). По настоянию М. Горького Андреев включил «Набат» во второе, дополненное издание своих «Рассказов».

220